Железный поток. Морская душа. Зеленый луч - Страница 100

К оглавлению

100

ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ СПЕРРИСТА СНИГИРЯ

(Необходимые для рассказа выборки)

Ленинизьм есть марксизьм эпохи империализьма. Непонятно говорил, спросить Григ.

Правый рубильник на верхнюю шину — левый борт боевой цепи.


Кассандра, Кюрасо — крейсера……….2

Витториа, Верулам — эсминцы……….2

Виндиктив — авианосец………..1

Джентиен, Миртль — тральщики………2

Торпедных катеров…………..3

Заградитель……………. 1

Л-55 — подлодка……………1

12(!) — английские корабли, утоплен. нами в Балтике в гражданок. Что чистить ежедневно: передатчик, контактные колесики, все реле.

Заявление о приеме на морфак послано при рапорте комроты № 129 командиру корабля.

МАТКЕ КОМПАСА

Спасибо, подруга, тобой я ничуть не обижен:
Весь поход ты покорна была.
Еще долго с тобой нам вместе жить нужно,
Ты с честью свой долг отдала.
Ценю как и твой, так и мой труд совместный,
И штурман нас сам похвалил.
Недаром же целыми днями
К тебе я на чистку ходил.

Крейсер звался «Корнуэлл», ушел из Белого моря, только как свергли белую власть. Спрашивал штурмана, говорит, и сейчас плавает в Англии.

Сказать Костровцеву о реле мотор-генератора и о щетках динамомотора — искрят.

Империализьм — то, во что вырос капитализьм теперь. Главные империалисты — англичане, потом французы.

«Потомок Чингис-хана». Хорошая лента, как англичан били.


…С побудкой в нижний центральный пост спустился приехавший на поход старший техник гирокомпасного отдела Костровцев. Он поставил на палубу чемоданчик с инструментами и протянул Снигирю руку.

— Живет? — спросил он, кивнув головой на компас.

Снигирь радостно с ним поздоровался. Костровцев когда-то сам был штурманским электриком на подлодке. Он возился с гирокомпасами десятый год, и за немногие часы совместной с ним работы Снигирь узнал о гирокомпасе больше, чем в школе. Там была теория, здесь — практика.

Костровцев был, как всегда, серьезен и немногословен. Он посмотрел на доску, потом на компас. Взгляд его ложился на машину, как пломба: твердо и удостоверяюще.

— Не шалит?

— Не кормовой, Сергей Петрович, — ответил Снигирь тщеславно. — Это у Баева все непорядки, поправка каждый поход разная, передатчик искрит. Затем и приехали?

— Посмотрим вот…

Костровцев сел на чемодан и, вынув по привычке трубку, пососал ее впустую. Курить в посту было нельзя.

— Спеца на это привезли, — сообщил он, пряча трубку, — пять лет у самого Сперри на заводе работал…

Снигирь нахмурился.

— Англичанин?

— Самый стопроцентный.

— Зря! — сказал сердито Снигирь. — Всякого гада на корабль Красного флота пускать…

Костровцев усмехнулся.

— Все еще тебя не убедили? Раз англичанин — так и гад?

Снигирь, меняя разговор, заговорил о реле: опять запахло давнишним спором. В начале знакомства, два года тому назад, Костровцев на балансировке компаса как-то рассказывал о Лондоне, где он был в командировке, о заводе Сперри, о привычках гирокомпаса и о привычках англичан. И тогда Снигиря прорвало. В этом же нижнем центральном посту он изложил причины, по которым всех англичан считал врагами. Тринадцатое июля, пятница, было отправным пунктом. К нему прибавился счет за интервенцию. На чашку весов легли крейсер «Олег» и три эсминца, потопленные англичанами в Балтике: бомбы, скинутые на Кронштадт в 1919 году; расстрел 26 бакинских комиссаров; нота Керзона 1924 года; Хиксовский погром АРКОСа 1927 года.

Костровцев со всем счетом согласился вполне. Он даже прибавил от себя несколько пунктов, которых Снигирь и не знал. Но он разделил англичан на тех, кто должен ответить по этому счету, и на тех, кто должен помочь нам получить по нему.

Снигирю это было известно не хуже его. Еще в школе «национальному загибу» Снигиря был посвящен специальный политчас. Снигирь охотно соглашался на международную солидарность с американцами, французами и особенно с немцами — этих по какому-то Версальскому договору грабили все, кому не лень. За китайцев, негров и индусов он даже прямо стал горой — тогда они казались ему чем-то вроде знакомых ему лопарей, только голых, потому что жарко. Но на англичанах он неизменно впадал в шовинизм. Тринадцатое июля, пятница, ровный стук машинной смерти, голова отца, прыгающая на компасе, — это не забывалось. В конце концов, ведь убивали его отца, Сережкина деда и Пашкиного отца не капиталисты, а именно англичане. Не страшная рожа в цилиндре с оскаленной золотой челюстью, под которой подпись «Капитал», а живые широкогрудые, сытые матросы. Матросы же выходили — пролетариат. Здесь была явная неувязка: пролетариат и англичане?

Неувязку эту Снигирь был вынужден затаить в себе — рота не в шутку начинала донимать кличкой: «шовинизьма». Потом, со временем, неувязка эта разъяснилась, когда Снигирь наконец понял, что человечество делится не на нации, а на классы. Эта истина вошла в ум плотно и крепко, как винт в сталь.

Однако все же Снигирь вспоминал порой тринадцатое июля, пятницу, и тогда ненависть привычно обращалась к англичанам.

К семи часам Снигиря подменил Таратыгин — надо было идти завтракать. Он наскоро проглотил чай и ситный и потом специально спустился в кормовой пост.

Англичанин оказался тощим и высоким человеком в плотной синей блузе, надетой поверх рубахи с твердым крахмальным воротником. Он стоял у доски, соображая. Правая щека его неприятно дергалась два раза в минуту. Кормовой компас еще не работал. Баев скучающе хлопал глазами около англичанина.

100